дульсинея и сны

Дульсинея Миронна много жила во снах. Ах если б ей дали волю она бы всю жизнь спала, спала.

Во снах она чему-то училась - настолько важному, что в простой жизни и неприменимому.

Сны она помнила недолго, и потому записывала в маленький свой ежедневник, в обложке коричневой кожи с выделкой под квадратики шоколода. На каждом квадратике было вытиснено "Limbo" - хорошо, что не "Inferno" - прикалывалась Умная подруга.

Однажды она, зачитывая вслух очередной сон,  незаметно втерла в кожу обложки капельку ванильного экстракта - так Дульсинея Миронна потом чуть не уверовала в личное покровительство Ангела ванильных снов. Впрочем, это было давно.

А нынче ей приснился сон, совершенно не поддающийся записыванию, и пришлось его проговаривать в присутствии Умной подруги.

- Вообрази, вначале мне снится фотографический негатив лица...

- Чьего?

- Не знаю, какое-то мужское лицо. Вот. А потом снится уже обычный готовый снимок того же лица. И я просыпаюсь с мыслью, что если их наложить друг на друга, то случится какое-то ...не знаю...какое-то вуду. И лицо исчезнет. Темное и светлое нейтрализуют друг друга, и настанет пустота, - Дульсинея Миронна замерла в тревоге.

 "За что я тебя люблю, - подумала Умная подруга, - так это за дикую удаленность от этого равновесия". А вслух сказала:

- Сегодня у нас что? Двадцать первое марта? День весеннего равнодействия. Тебе сообщают персонально, дорогая, что отныне и до сентября в тренде свет и позитив. А пустота наступает всегда.

Дульсинея Миронна слушала рассеяно - она что-то записывала в свой шоколадный либм.

со стороны

мне всегда жалко умного человека, которому вдруг задают вопрос.

ну вот, скажем, умный человек сидит, расслабленный, в компании друзей, пьет вино или кофей, что-то там слушает из общего разговора, а что-то нет, и вдруг ему - раз - вопрос, не из сферы эрудиции, а такой - требующий осмысления и формулирования ответа.

и всем хочется услышать ответ умного человека, и никому невдомёк, что тому нужно приложить усилие, сделать для себя хоть сколько значимым этот их вопрос,  стянуть в кучу разные факторы, уложить в компактную форму ответа, и выдать им.
чтоб оставили в покое.

вряд ли кто заморачивается тем, что умному этого делать совсем не хочется - всё что хочется он и так скажет, в этом для него есть свои утехи.
вот это безмятежное недумание, что интеллектуальное усилие ничего не стоит, и может потребляться как воздух - оно ужасно в своей практически_неотменимости

ну вот опять

из жж для меня постепенно  вырисовалось что Ливия существует и по сей день - я-то думала она - вместе с Постумом - литературная величина

делится давно всем известным:

выяснила сейчас, что если не всю воду из банки зеленого горошка выливать в раковину, а часть слить в оливье, то получается вкуснее, и сочнее, и нежнее, и сексуальнее

с кулинарным приветом, ага

терезка сказала  было что я похожа на карлсона, но потом передумала: он живет на крыше, а твоя давно съехала, мам. нет, это не про воду из горошка, это про вообще

Порфирий Петрович и игра

Порфирий Петрович всегда  смягчал имена - то ли реальность заклинал, то ли просто заискивал, стараясь к себе расположить, приручить неведомых существ - людей.

- Вас как зовут? Галина Иванна? Я  вот что сказать хочу, Галюня,...

- Маша? Здравстувуйте, Маша! А не могли бы Вы, Машуля...

- Валентина, ну что ж так-то, Валюша...

Дамы в ответ плавились как пляжный асфальт на дешёвом курорте. Порфирий Петрович мигом ощущал себя в игре, как в детстве, когда маешься - примут-не-примут и заходишься в облегчении: "приняли!"

Игра - как подозревал Порфирий Петрович - шла  всегда и везде, в игру принимали по каким-то негласным паролям, которые ему никто, сука, не сообщил, и приходилось подбирать какие-то коды, чтобы оказаться внутри - там клубилась жизнь, было душно, пованивало, но не быть впущенным казалось унизительным, и вообще страшно настолько, что думать об этом Порфирий Петрович старался не.

К тому же, ему было чем козырять в игре, и смелость и азарт в нем плескались, и сам он себе нравился в некоторых ходах.

Но иногда он вдруг замечал, что существуют другие люди - не в клубке игры, живущие на своих орбитах, и тогда сердце его сжималось в неясной тоске и потом колотилось в ознобе откровения: ему надо бы так жить, так, не завися от игр, одиноко и достойно.

И он невольно принимал позу, расправлял плечи, тянул подбородок вверх, а потом  слегка наклонял голову, словно смотря вниз - немного с грустью и пониманием.

Но как жить так, и в чем источник  независимости и силы,  он не знал. Совсем.