![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Поминальная молитва прилична усопшей любви
ведь она жила, и она умерла,
и память о ней больше не болит,
потому что время съело свой сегмент круга - и тот, что красный, и тот, что черный.
я больше не ношу черное белье, как при жизни любви.
на моем бюстгальтере цвета шампанского шелковый бант
и бирюзовый корсет светится под белой туникой.
я хожу осторожно, словно несу - на голове, как африканка - узкогорлую урну с кремированной любовью.
я боюсь оступиться - разбить урну - вдохнуть пепел - и упасть в кайф той жизни, когда усопшая была живой.
она ведь была живой, я зачала ее от прекрасного мужчины, выносила и родила - как называют девочку-бастарда с синими крыльями?
этот мужчина - он был лучше тысяч других - умный и добрый, сильный и нежный, смелый и верный,
днём - воин, ночью - поэт...
он куда-то пропал, наверное. уехал в далекий поход, а я везде натыкалась на поддельные его чучелки.
смешны те, кто надеялся меня разыграть - неужели я не узнаю чужого в родном обличьи,
неужели поверю, что милый может быть жестоким, завистливым, жалким, гноесловным, трусливым и лживым?
я узнаю его среди тысяч других, похожих, как в зеркале.
Пусть только он вернется из похода - дальнего, очень дальнего, за семью морями и девятью царствами - думала я.
А чучелки с его лицом скалились по углам и плевались, и шипели свои проклятья мне.
но я держала у груди живую любовь и улыбалась.
... а потом она умерла.
и я поняла, что милый не уехал в далёкий поход, а, значит, и не вернется.
...сколько нужно чучелок чтобы собрать из них несбывшегося любимого - теперь уже не узнать,
да и демонов из них не вытрясти.
но усопшей любви за всю принесенную радость пусть звучит высокая поминальная молитва,
пока я закусила вены под кожей запястья,
чтобы унять пульс.
в ее честь.
.
ведь она жила, и она умерла,
и память о ней больше не болит,
потому что время съело свой сегмент круга - и тот, что красный, и тот, что черный.
я больше не ношу черное белье, как при жизни любви.
на моем бюстгальтере цвета шампанского шелковый бант
и бирюзовый корсет светится под белой туникой.
я хожу осторожно, словно несу - на голове, как африканка - узкогорлую урну с кремированной любовью.
я боюсь оступиться - разбить урну - вдохнуть пепел - и упасть в кайф той жизни, когда усопшая была живой.
она ведь была живой, я зачала ее от прекрасного мужчины, выносила и родила - как называют девочку-бастарда с синими крыльями?
этот мужчина - он был лучше тысяч других - умный и добрый, сильный и нежный, смелый и верный,
днём - воин, ночью - поэт...
он куда-то пропал, наверное. уехал в далекий поход, а я везде натыкалась на поддельные его чучелки.
смешны те, кто надеялся меня разыграть - неужели я не узнаю чужого в родном обличьи,
неужели поверю, что милый может быть жестоким, завистливым, жалким, гноесловным, трусливым и лживым?
я узнаю его среди тысяч других, похожих, как в зеркале.
Пусть только он вернется из похода - дальнего, очень дальнего, за семью морями и девятью царствами - думала я.
А чучелки с его лицом скалились по углам и плевались, и шипели свои проклятья мне.
но я держала у груди живую любовь и улыбалась.
... а потом она умерла.
и я поняла, что милый не уехал в далёкий поход, а, значит, и не вернется.
...сколько нужно чучелок чтобы собрать из них несбывшегося любимого - теперь уже не узнать,
да и демонов из них не вытрясти.
но усопшей любви за всю принесенную радость пусть звучит высокая поминальная молитва,
пока я закусила вены под кожей запястья,
чтобы унять пульс.
в ее честь.
.
