(no subject)
Dec. 28th, 2007 01:17 amТерезка нынче не попала на школьную ёлку, и мы ее подразнивали, что мол, вот ни песенку не спела под елочкой, ни стишок не рассказала.
Она скептически поглядывала из под челки - с высоты девятилетнего возраста "какие песенки под ёлкой, вы чего?" - а потом спросила:
- Мама, ты когда маленькая была, тоже песенки пела?
и тут я покраснела.
была у меня одна история - очень и очень постыдная.
случилась она, когда мне было три с половиной года.
Обычно в этом возрасте девочки очень хорошо и чисто разговаривают. Но не таковская я была девочка. Мой "диалект" понимала только мама.
а она работала в аптеке провизором, где заведующая раз в году уступала свой большой кабинет под детский новогодний утренник для детей сотрудников.
В день утренника мама завела меня в кабинет, где стояла большущая сосна, наряженная в блестящее и переливчатое. Это великолепие меня сразу взволновало.
Какой-то дяденька сидел на белом круглом аптечном табурете, придерживая руками большую гармошку - опознала сразу по картинками из книжек.
Отметила, что на голове у дяденьки осталось приклеено совсем мало волос - гладкая кукольная прядь поперек желтоватого шара головы.
у одной из моих кукол - а те тогда были с плохо приклееными волосами - тоже была похожая картина с волосами, и я повязывала ей платочек.
Мама убежала работать, приставив меня к кучке других детей.
я ничего не понимала, и просто смотрела.
дети по очереди выходили к сосне и либо читали стихи, либо пели песенки, и тогда дяденька с приклееной прядью играл на гармошке, чтобы к песенке делалась музыка.
Каждый, выступивший у сосны, получал что-то - игрушку, конфету, апельсин! это было неожиданное открытие для меня.
я страстно возжелала получить какую-нибудь вещь в руки. и - что хуже - возжелала покрасоваться у елки, и чтобы дяденька мне подыграл на гармошке.
- Ну кто еще, детки, хочет рассказать или спеть для Дедушки Мороза? - спросил кто-то в красном халате-пальто. Его лицо было неровно облеплено белой ватой лицо. "как это я не заметила раньше этого человека?"
Решительно встала у сосны.
- Ты, девочка, будешь стишок читать или песенку петь? - спросил тихонько дядечка с гармошкой.
- Петь! - заявила я.
ужас состоял в том, что я не умела петь. То есть у меня нет ни слуха, ни голоса, и петь я не любила, и песен никаких не знала, потому как и знать не хотела. А тут вот, среди народа, тщеславно восхотела попеть. И получить за это подарок.
подозреваю, что решила с чего-то, что, вот, необычность способа получения вещи надо уравновесить необычностью поступка.
а петь - это был очень необычный поступок для меня. Небывалый просто.
и я запела.
поскольку песен - говорила уже - не знала, то пела на разные лады две строки собственного сочинения:
"Во дворе у соседей злая собака,
Злая собака у соседей во дворе".
по сторонам старалась не смотреть, глядела вниз на свои коричневые сандалии, и серый пол.
Дяденька с гармошкой пытался подыгрывать, бедолага.
провыв свою пару строк несколько раз, я решилась глянуть на людей, и тут - о, ужас - увидела мамино лицо. И тут же заткнулась. Эти глаза - круглые от изумленной укоризны - мне на забыть и посейчас.
Как было сказано в самом начале, дикция у меня была совершенно невнятная, и потому никто не понял песни - что хорошо. Но мама-то поняла!
я боялась на нее смотреть. Чинно стала на место, глядя в пол.
Мне дали какую-то игрушку, но уже не хотелось ничего. Первая публичность опустошила и, словно, оглушила. А тут еще мамин взгляд...
Потом мы водили хоровод вокруг сосны, потом человек с ватой на лице раздал всем кульки с конфетами и орехами.
Домой, помню, мы шли молча.
Обе отходили от шока. Каждая - от своего.
ну ничего. Отошли.
А историю мама потом часто рассказывала родственникам. Всем было смешно. А мне - вский раз оглушающе стыдно...
теперь уже нет))
Она скептически поглядывала из под челки - с высоты девятилетнего возраста "какие песенки под ёлкой, вы чего?" - а потом спросила:
- Мама, ты когда маленькая была, тоже песенки пела?
и тут я покраснела.
была у меня одна история - очень и очень постыдная.
случилась она, когда мне было три с половиной года.
Обычно в этом возрасте девочки очень хорошо и чисто разговаривают. Но не таковская я была девочка. Мой "диалект" понимала только мама.
а она работала в аптеке провизором, где заведующая раз в году уступала свой большой кабинет под детский новогодний утренник для детей сотрудников.
В день утренника мама завела меня в кабинет, где стояла большущая сосна, наряженная в блестящее и переливчатое. Это великолепие меня сразу взволновало.
Какой-то дяденька сидел на белом круглом аптечном табурете, придерживая руками большую гармошку - опознала сразу по картинками из книжек.
Отметила, что на голове у дяденьки осталось приклеено совсем мало волос - гладкая кукольная прядь поперек желтоватого шара головы.
у одной из моих кукол - а те тогда были с плохо приклееными волосами - тоже была похожая картина с волосами, и я повязывала ей платочек.
Мама убежала работать, приставив меня к кучке других детей.
я ничего не понимала, и просто смотрела.
дети по очереди выходили к сосне и либо читали стихи, либо пели песенки, и тогда дяденька с приклееной прядью играл на гармошке, чтобы к песенке делалась музыка.
Каждый, выступивший у сосны, получал что-то - игрушку, конфету, апельсин! это было неожиданное открытие для меня.
я страстно возжелала получить какую-нибудь вещь в руки. и - что хуже - возжелала покрасоваться у елки, и чтобы дяденька мне подыграл на гармошке.
- Ну кто еще, детки, хочет рассказать или спеть для Дедушки Мороза? - спросил кто-то в красном халате-пальто. Его лицо было неровно облеплено белой ватой лицо. "как это я не заметила раньше этого человека?"
Решительно встала у сосны.
- Ты, девочка, будешь стишок читать или песенку петь? - спросил тихонько дядечка с гармошкой.
- Петь! - заявила я.
ужас состоял в том, что я не умела петь. То есть у меня нет ни слуха, ни голоса, и петь я не любила, и песен никаких не знала, потому как и знать не хотела. А тут вот, среди народа, тщеславно восхотела попеть. И получить за это подарок.
подозреваю, что решила с чего-то, что, вот, необычность способа получения вещи надо уравновесить необычностью поступка.
а петь - это был очень необычный поступок для меня. Небывалый просто.
и я запела.
поскольку песен - говорила уже - не знала, то пела на разные лады две строки собственного сочинения:
"Во дворе у соседей злая собака,
Злая собака у соседей во дворе".
по сторонам старалась не смотреть, глядела вниз на свои коричневые сандалии, и серый пол.
Дяденька с гармошкой пытался подыгрывать, бедолага.
провыв свою пару строк несколько раз, я решилась глянуть на людей, и тут - о, ужас - увидела мамино лицо. И тут же заткнулась. Эти глаза - круглые от изумленной укоризны - мне на забыть и посейчас.
Как было сказано в самом начале, дикция у меня была совершенно невнятная, и потому никто не понял песни - что хорошо. Но мама-то поняла!
я боялась на нее смотреть. Чинно стала на место, глядя в пол.
Мне дали какую-то игрушку, но уже не хотелось ничего. Первая публичность опустошила и, словно, оглушила. А тут еще мамин взгляд...
Потом мы водили хоровод вокруг сосны, потом человек с ватой на лице раздал всем кульки с конфетами и орехами.
Домой, помню, мы шли молча.
Обе отходили от шока. Каждая - от своего.
ну ничего. Отошли.
А историю мама потом часто рассказывала родственникам. Всем было смешно. А мне - вский раз оглушающе стыдно...
теперь уже нет))