![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Чуть больше ожидания и пустоты
Nov. 25th, 2007 02:13 amтри года назад я улетала из Краснодара в Питер. Насовсем. Расставалась с очень хорошим другом - женщиной, старше меня на двадцать лет. Этот текст был написан тогда же. а попался на глаза сейчас, когда я удаляла из сети все, вошедшее в рукопись нового романа, и вытаскивала старенькое и неопубликованное, чтобы заполнить "зияющие пустоты")))
***Она везет меня в аэропорт в своем стареньком джипике.
У нее французские шоферские перчатки без пальцев, держит руль в руках, как книжку.
Брючки в меленькую черно-белую клетку, белая дизайнерская майка, черный жилет.
Туфли цвета navy на тонкой ровной подошве с плоским лаковым бантом.
Старательно смеемся, и прилежно не думаем, что расстаемся всерьез.
Из всей семьи я покидаю этот город последней, и нам с ней выпадает два дня на двоих, чтобы пожарить мясо в травах кусочками, проговорить и оплакать неизбежность.
У нее вечно-детское имя – Катя.
У меня - навсегда помеченное Пастернаком, лишь одной фонемой подправленное ею, и присужденное мне, как гран-при. А иногда, она зовет меня Ло.
Я люблю ее отношение ко мне целиком. Когда она звонит, я вспоминаю, что существую на самом деле, потому что часть меня живет в ней, и много ее – во мне.
Когда же мы спутались – переплелись – срослись?
Тогда она носила волосы до плеч. Волос было мало, но она таки заставляла их притворяться гривой. Но это были ЕЁ волосы, поэтому они не слушались никого. Как и она.
Потом уже, она научилась с ними ладить, став любимым клиентом у самого хорошего стилиста в городе. Волосы теперь выглядят изыскано-небрежно.
Но тогда, ее прическа, одежда, обувь, возраст, черты лица не были еще детально рассмотрены и разложены по полочкам любящей памяти. Я просто запеленговала ее целиком, полюбила не глядя и блаженно дрейфовала в теплых водах ее обаяния.
От Кати исходило прямое излучение уверенности. Уверенности, сотканной из моментов, когда ты сразу и твердо говоришь «нет» в ответ на любое искушение подлостью, пошлостью и корыстью, и так день за днем, за годом год.
Вся она была как летний нарядный город, только что промытый дождем.
Двадцать лет разницы между нами выглядели так, словно она сбегала быстренько на двадцать лет вперед и тут же вернулась назад.
Мы спелись с первых же острот, по-английски и по-русски.
Дружба эта мне - дар нежданный, неоценимый.
Нас находят одинаковые книги, фильмы, сорта чая и незнакомые продукты.
Мы любим одних и тех же мужчин - все из разряда «иных уж нет, а те – далече». Любим мы их страстно, но отстраненно, потому что это Бродский, Довлатов, Губерман, Лоренс Даррелл, и неизвестный доктор Аксенов, оперировавший Катю по поводу камней в желчном пузыре. Когда мы с ними встретимся, мы все равно их не разлюбим.
Мы любим одних и тех же женщин. Включая друг друга.
Еще мы любим «Однажды в Америке».
Мы одинаково не покушаемся вербально на неназываемые вещи, одинаково чувствуя их наличие где-то рядом.
Мы обе жалеем о том, что спектр человеческих чувств столь линейно натянут между полюсами любви – нелюбви, столь жестко ограничен пребыванием души только в одном этом теле.
...
Я смотрю на нее сквозь стеклянную стену, уже отделенная регистрацией билета и багажа, паспортным контролем, выходом на посадку.
Ей предстоит зима без меня, мне – новый город без нее.
Мы уже расставались раньше на время и на расстояние, и, встретившись вновь, не помнили континентальной разделенности ни минуты.
Переживем и этот нелепый разъезд, только в жизни прибавится пустоты и ожидания.
Просто, еще чуть больше ожидания и пустоты
***Она везет меня в аэропорт в своем стареньком джипике.
У нее французские шоферские перчатки без пальцев, держит руль в руках, как книжку.
Брючки в меленькую черно-белую клетку, белая дизайнерская майка, черный жилет.
Туфли цвета navy на тонкой ровной подошве с плоским лаковым бантом.
Старательно смеемся, и прилежно не думаем, что расстаемся всерьез.
Из всей семьи я покидаю этот город последней, и нам с ней выпадает два дня на двоих, чтобы пожарить мясо в травах кусочками, проговорить и оплакать неизбежность.
У нее вечно-детское имя – Катя.
У меня - навсегда помеченное Пастернаком, лишь одной фонемой подправленное ею, и присужденное мне, как гран-при. А иногда, она зовет меня Ло.
Я люблю ее отношение ко мне целиком. Когда она звонит, я вспоминаю, что существую на самом деле, потому что часть меня живет в ней, и много ее – во мне.
Когда же мы спутались – переплелись – срослись?
Тогда она носила волосы до плеч. Волос было мало, но она таки заставляла их притворяться гривой. Но это были ЕЁ волосы, поэтому они не слушались никого. Как и она.
Потом уже, она научилась с ними ладить, став любимым клиентом у самого хорошего стилиста в городе. Волосы теперь выглядят изыскано-небрежно.
Но тогда, ее прическа, одежда, обувь, возраст, черты лица не были еще детально рассмотрены и разложены по полочкам любящей памяти. Я просто запеленговала ее целиком, полюбила не глядя и блаженно дрейфовала в теплых водах ее обаяния.
От Кати исходило прямое излучение уверенности. Уверенности, сотканной из моментов, когда ты сразу и твердо говоришь «нет» в ответ на любое искушение подлостью, пошлостью и корыстью, и так день за днем, за годом год.
Вся она была как летний нарядный город, только что промытый дождем.
Двадцать лет разницы между нами выглядели так, словно она сбегала быстренько на двадцать лет вперед и тут же вернулась назад.
Мы спелись с первых же острот, по-английски и по-русски.
Дружба эта мне - дар нежданный, неоценимый.
Нас находят одинаковые книги, фильмы, сорта чая и незнакомые продукты.
Мы любим одних и тех же мужчин - все из разряда «иных уж нет, а те – далече». Любим мы их страстно, но отстраненно, потому что это Бродский, Довлатов, Губерман, Лоренс Даррелл, и неизвестный доктор Аксенов, оперировавший Катю по поводу камней в желчном пузыре. Когда мы с ними встретимся, мы все равно их не разлюбим.
Мы любим одних и тех же женщин. Включая друг друга.
Еще мы любим «Однажды в Америке».
Мы одинаково не покушаемся вербально на неназываемые вещи, одинаково чувствуя их наличие где-то рядом.
Мы обе жалеем о том, что спектр человеческих чувств столь линейно натянут между полюсами любви – нелюбви, столь жестко ограничен пребыванием души только в одном этом теле.
...
Я смотрю на нее сквозь стеклянную стену, уже отделенная регистрацией билета и багажа, паспортным контролем, выходом на посадку.
Ей предстоит зима без меня, мне – новый город без нее.
Мы уже расставались раньше на время и на расстояние, и, встретившись вновь, не помнили континентальной разделенности ни минуты.
Переживем и этот нелепый разъезд, только в жизни прибавится пустоты и ожидания.
Просто, еще чуть больше ожидания и пустоты
