Порфирий Петрович очень возбуждался Женским днём. Интеллектуально. И еще обычно. Много размышлял до и после праздника.
Цифра "8" представлялась ему сакральным изображением двух отверстий в условной женщине - в этом ему виделся вызов, и даже некотороая насмешка над его собственным мужским устройством - почти достаточным для заполнении одной полости, но при этом у женщины оставалась еще и другая, а он, как мужчина уже был весь занят.
Это приносило досадное ощущение несостоятельности, и Порфирий Петрович мысленно дооснащал себя всякий раз, когда ему в праздничные дни попадалась на глаза эта вызывающая восьмерка - в метро ли, в интернете ли.
Ему грезилось, что именно эта недооснащенность виновата в том, что женщины не очень высокого мнения о нем, и прочих мужчинах, именно она, а не лень, недоумие, трусость и нищебродство, и что там еще из того, что женщины так горазды предъявлять...
И Порфирий Петрович подробно и с надрывом размышлял о подлой подставе анатомии и неодолимой ее трагичности,
и что мужчине не разорваться, чтобы заполнить женские лакуны, но ни одна женщина не захочет признать причину, и в этом тоже неизбывный трагизм жизни, и его, Порфирия Петровича, судьбы.
"Мне меня мало, - сознавал Порфирий Петрович, - я испытываю острый дефицит себя, вот!" - радовался он красивому обороту.
И лёжа на одре постпраздничного похмельного страдания, Порфирий Петрович натурально заболевал, и чувствовал жар, и боли на месте фантомного дооснащения.
И вскипающая ненависть к бабам заливала пищевод безжалостной изжогой.